Когда слышишь, что российская экономика радикально перестраивается, сразу ожидаешь продолжения: «на военные рельсы», и обычно эти слова и следуют. Но в начале третьего года войны стоит обратить внимание на куда более важную трансформацию, случившуюся в сознании отечественного правящего класса.
Помощник Владимира Путина по экономике Максим Орешкин победил в соревновании идей Эльвиру Набиуллинуtwitter
С момента прихода Владимира Путина в Кремль важнейшей целью властей стало снижение государственного долга (сократившегося с $158,7 млрд на 1 января 2000 года до менее чем $45 млрд на начало 2008-го), а по мере того как проблема стала утрачивать актуальность — накопление: золотовалютные резервы за тот же период выросли с $12,5 млрд до $478,8 млрд, а Стабилизационный фонд, созданный в 2004 г., — до $156,8 млрд.
После каждого значимого кризиса, вызывавшего сокращение резервов, Кремль вновь и вновь добивался их заметного роста.
Бюджетный дефицит казался чем-то ужасным, проповедовалась идея «жизни по средствам»: в 2000–2013 гг. средний профицит федерального бюджета России составлял 0,39% ВВП — против, например, среднего дефицита в 3,6% ВВП в США за те же годы. Логика власти заключалась в том, что страну ждет черный день, а накопление резервов важнее мягкой монетарной политики и развития «реального сектора», за что выступали многие кремлевские советники.
Судя по всему, черный день пришёл: по крайней мере, темпы сокращения ликвидной части Фонда национального благосостояния говорят о его исчерпании в следующем году, а заложенный в бюджет на 2024–2026 гг. потолок заимствований — о возможности привлекать с рынка до 3,5 трлн рублей в год.
Дефицит бюджета не выглядит пока катастрофическим — немногим менее 2% номинального ВВП прошлого года, но вряд ли кто-то серьёзно относится к перспективе возврата в обозримом будущем к сбалансированным государственным расходам. Пока этот сдвиг редко рассматривается экспертами как принципиальный, но я бы относился к нему именно так.
Реализованный после почти десяти лет нулевого роста (ВВП России с 2013 по 2022 г. вырос всего на 8,56%), он говорит о выборе в пользу приоритета целей экономического роста над задачами финансовой дисциплины.
В краткосрочной перспективе это значит, что правительство решило тратить больше денег — и, видимо, не только для производства танков и закупки снарядов. Мало того что выросшие расходы означают направление средств в различные сектора экономики, обусловливая мультипликативный эффект и увеличивая занятость, доходы и налоговые поступления. Сегодня приходит все больше сигналов, что помимо войны, финансируется инфраструктурное строительство, и не только на оккупированных территориях: я вовсе не удивлюсь, если долгострои последних лет неожиданно начнут оживать.
Кроме того, сняв с себя бюджетные ограничения, власти получили возможность ещё более щедро финансировать превратившиеся в банду наемников российское воинство, — а значит, и дальше привлекать добровольцев, избегая очередной мобилизации. Это, несомненно, выгоднее, чем провоцировать панику и дезорганизацию, которые имели место во время мобилизации осенью 2022 года.
Первый результат новой политики уже налицо: рост ВВП на 3,6% за прошлый год и повышение реальных доходов населения на 5,4%. МВФ недавно повысил оценку экономического роста в России и в 2024-м — с 1,1% до 2,6%. Признание роста более значимым фактором, чем увеличение долга означает, что об ухудшении положения населения в ближайшее время речи не идет.
Хотя и мечтам о возвращении инфляции к 4% осуществиться, видимо, не суждено.
В долгосрочной перспективе последствия смены парадигмы кажутся более серьезными, но это не слишком очевидно. В условиях войны бегство капиталов, в том числе коррупционных, затруднено — и это может быть основанием для того, что денежная накачка экономики отзовется неплохими результатами: по крайней мере если когда и пытаться повторить в России действия западных правительств по бюджетному стимулированию экономики, то как раз сейчас.
Если бюджетные дефициты удержатся в пределах 2-3% ВВП на протяжении ближайших десяти лет, до опасных уровней государственного долга останется ещё далеко, да и займы будут производиться на внутреннем рынке и в рублях, что предполагает низкую вероятность дефолта. Да в любом случае, даже если дефолт и наступит как следствие милитаризации — вспомним заявления Владимира Путина, что власти намерены как минимум сохранять на протяжении долгого времени нынешний уровень военного заказа — в середине 2030-х годов, это будет время, когда ответственными за состояние российской экономики будут уже совершенно другие люди.
Не исключено, что даже само по себе появление новой доктрины российского хозяйственного роста обусловлено формирующимся пониманием, что подводить его итоги Путину вряд ли доведется.
Всё это означает: по мнению кремлёвских руководителей, момент, который принято было считать черным днем, настал. И очень может быть, что даже они сами удивятся тому, насколько менее черным, чем они могли вообразить, он окажется.
Если это так, то новая удача, выпавшая российским властям, вполне может оказаться соизмеримой с нежданным повышением цены на нефть в 2000-х годах, придавшим России её нынешний великодержавный вид.
Владислав Иноземцев
доктор эконом0еских наук, профессор, директор Центра исследований постиндустриального общества (Москва)